Неточные совпадения
Все кругом золотисто зеленело, все широко и мягко волновалось и лоснилось под тихим дыханием теплого ветерка, все —
деревья, кусты и травы; повсюду нескончаемыми звонкими струйками заливались жаворонки; чибисы то кричали, виясь над низменными лугами, то молча перебегали по кочкам; красиво
чернея в нежной зелени еще низких яровых хлебов, гуляли грачи; они пропадали во ржи, уже слегка побелевшей, лишь изредка выказывались их
головы в дымчатых ее волнах.
Их статные, могучие стволы великолепно
чернели на золотисто-прозрачной зелени орешников и рябин; поднимаясь выше, стройно рисовались на ясной лазури и там уже раскидывали шатром свои широкие узловатые сучья; ястреба, кобчики, пустельги со свистом носились под неподвижными верхушками, пестрые дятлы крепко стучали по толстой коре; звучный напев
черного дрозда внезапно раздавался в густой листве вслед за переливчатым криком иволги; внизу, в кустах, чирикали и пели малиновки, чижи и пеночки; зяблики проворно бегали по дорожкам; беляк прокрадывался вдоль опушки, осторожно «костыляя»; красно-бурая белка резво прыгала от
дерева к
дереву и вдруг садилась, поднявши хвост над
головой.
Куля качнул отрицательно
головою и, повернув лошадь в объезд к стогу, направился к пересекавшей поляну узкой лесной косе, за которою днем довольно ясно можно было видеть сквозь
черные пни
дерев небольшую хатку стражника.
Между ними там и сям возвышались стройные, прямые тополи с ветками, молитвенно устремленными вверх, в небо, и широко раскидывали свои мощные купообразные вершины старые каштаны;
деревья были еще пусты и
чернели голыми сучьями, но уже начинали, едва заметно для глаза, желтеть первой, пушистой, радостной зеленью.
Вихорь, не холодный, а теплый, почти знойный, ударил по
деревьям, по крыше дома, по его стенам, по улице; он мгновенно сорвал шляпу с
головы Санина, взвил и разметал
черные кудри Джеммы.
Все небо было покрыто сплошными темными облаками, из которых сыпалась весенняя изморозь — не то дождь, не то снег; на почерневшей дороге поселка виднелись лужи, предвещавшие зажоры в поле; сильный ветер дул с юга, обещая гнилую оттепель;
деревья обнажились от снега и беспорядочно покачивали из стороны в сторону своими намокшими
голыми вершинами; господские службы
почернели и словно ослизли.
Вышли в сад. На узкой полосе земли, между двух домов, стояло десятка полтора старых лип, могучие стволы были покрыты зеленой ватой лишаев,
черные голые сучья торчали мертво. И ни одного вороньего гнезда среди них.
Деревья — точно памятники на кладбище. Кроме этих лип, в саду ничего не было, ни куста, ни травы; земля на дорожках плотно утоптана и черна, точно чугунная; там, где из-под жухлой прошлогодней листвы видны ее лысины, она тоже подернута плесенью, как стоячая вода ряской.
Это был чеченец Гамзало. Гамзало подошел к бурке, взял лежавшую на ней в чехле винтовку и молча пошел на край поляны, к тому месту, из которого подъехал Хаджи-Мурат. Элдар, слезши с лошади, взял лошадь Хаджи-Мурата и, высоко подтянув обеим
головы, привязал их к
деревьям, потом, так же как Гамзало, с винтовкой за плечами стал на другой край поляны. Костер был потушен, и лес не казался уже таким
черным, как прежде, и на небе хотя и слабо, но светились звезды.
Ветка на
дереве зашевелилась, съежилась,
почернела, закаркала и полетела вдаль. Передонов дрогнул, дико крикнул и побежал домой. Володин трусил за ним озабоченно, с недоумевающим выражением в вытаращенных глазах, придерживая на
голове котелок и помахивая тросточкою.
Подходила зима. По утрам кочки грязи,
голые сучья
деревьев, железные крыши домов и церквей покрывались синеватым инеем; холодный ветер разогнал осенние туманы, воздух, ещё недавно влажный и мутный, стал беспокойно прозрачным. Открылись глубокие пустынные дали,
почернели леса, стало видно, как на раздетых холмах вокруг города неприютно качаются тонкие серые былинки.
Вода и льдины ходили уже поверх кустов ивняка, покрывающих дальний плоский берег; там кое-где показывались еще ветлы: верхняя часть дуплистых стволов и приподнятые кверху
голые сучья принимали издали вид
черных безобразных
голов, у которых от страха стали дыбом волосы; огромные глыбы льда, уносившие иногда на поверхности своей целый участок зимней дороги, стремились с быстротою щепки, брошенной в поток; доски, стоги сена, зимовавшие на реке и которых не успели перевезти на берег, бревна, столетние
деревья, оторванные от почвы и приподнятые льдинами так, что наружу выглядывали только косматые корни, появлялись беспрестанно между икрами [Льдинами.
Тускло блестит медь желтым, мертвым огнем, люди, опоясанные ею, кажутся чудовищно странными; инструменты из
дерева торчат, как хоботы, — группа музыкантов, точно
голова огромного
черного змея, чье тело тяжко и черно влачится в тесных улицах среди серых стен.
Фома, стоя на груде каната, смотрел через
головы рабочих и видел: среди барж, борт о борт с ними, явилась третья,
черная, скользкая, опутанная цепями. Всю ее покоробило, она точно вспухла от какой-то страшной болезни и, немощная, неуклюжая, повисла над водой между своих подруг, опираясь на них. Сломанная мачта печально торчала посреди нее; по палубе текли красноватые струи воды, похожей на кровь. Всюду на палубе лежали груды железа, мокрые обломки
дерева.
Казалось ему, что в небе извивается многокрылое, гибкое тело страшной, дымно-чёрной птицы с огненным клювом. Наклонив красную, сверкающую
голову к земле, Птица жадно рвёт солому огненно-острыми зубами, грызёт
дерево. Её дымное тело, играя, вьётся в
чёрном небе, падает на село, ползёт по крышам изб и снова пышно, легко вздымается кверху, не отрывая от земли пылающей красной
головы, всё шире разевая яростный клюв.
В большинстве это были нервные, раздраженные, оскорбленные люди; это были люди с подавленным воображением, невежественные, с бедным, тусклым кругозором, всё с одними и теми же мыслями о серой земле, о серых днях, о
черном хлебе, люди, которые хитрили, но, как птицы, прятали за
дерево только одну
голову, — которые не умели считать.
Сухой великопостный звон раздавался по всей Москве; солнце в это время уже всходило, и вообще в воздухе становилось хорошо; по
голым еще ветвям
деревьев сидели, как
черные кучи, грачи.
Они пошли дальше вверх по реке и скоро скрылись из виду. Кучер-татарин сел в коляску, склонил
голову на плечо и заснул. Подождав минут десять, дьякон вышел из сушильни и, снявши
черную шляпу, чтобы его не заметили, приседая и оглядываясь, стал пробираться по берегу меж кустами и полосами кукурузы; с
деревьев и с кустов сыпались на него крупные капли, трава и кукуруза были мокры.
Бассейн был у царя во дворце, восьмиугольный, прохладный бассейн из белого мрамора. Темно-зеленые малахитовые ступени спускались к его дну. Облицовка из египетской яшмы, снежно-белой с розовыми, чуть заметными прожилками, служила ему рамою. Лучшее
черное дерево пошло на отделку стен. Четыре львиные
головы из розового сардоникса извергали тонкими струями воду в бассейн. Восемь серебряных отполированных зеркал отличной сидонской работы, в рост человека, были вделаны в стены между легкими белыми колоннами.
Я окинула глазами внутренность сарая с его старыми изогнутыми
деревьями и с зубчатыми широкими листьями, из-за которых тяжело и прямо висели
черные сочные ягоды, и, подсунув
голову под сетку, из-под корявого сука старой вишни увидала Сергея Михайлыча.
Он замолчал, тихо и скорбно покачивая
головой. После первых же фраз слушатели привыкли к глухому и сиплому тембру его голоса и теперь глядели на Цирельмана не отрываясь, захваченные словами старой национальной мелодрамы. Убогая обстановка не мешала этим страстным подвижным натурам, жадным до всяких театральных зрелищ, видеть в своем пылком восточном воображении: и пустынную улицу, озаренную луной, и белый домик с каменной оградой, и резкие,
черные тени
деревьев на земле и на стенах.
В городском саду, на
деревьях, — там, где среди
голых верхушек торчали пустые гнезда, без умолку кричали и гомозились галки. Они отлетали и тотчас же возвращались, качались на тонких ветках, неуклюже взмахивая крыльями, или
черными тяжелыми комками падали сверху вниз. И все это — и птичья суета, и рыхлый снег, и печальный, задумчивый перезвон колоколов, и запах оттаивающей земли — все говорило о близости весны, все было полно грустного и сладостного, необъяснимого весеннего очарования.
— Леса наши хорошие, — хмурясь и понурив
голову, продолжал дядя Онуфрий. — Наши поильцы-кормильцы… Сам Господь вырастил леса на пользу человека, сам Владыко свой сад рассадил… Здесь каждое
дерево Божье, зачем же лесам провалиться?.. И кем они кляты?.. Это ты нехорошее,
черное слово молвил, господин купец… Не погневайся, имени-отчества твоего не знаю, а леса бранить не годится — потому они Божьи.
Внизу, около самой насыпи, торчали из воды
голые верхушки
деревьев и одиноко
чернела крыша.
Направо и налево, по полугоре, на
черной притоптанной земле белели палатки, а за палатками
чернели голые стволы чинарного леса, в котором беспрестанно стучали топорами, трещали костры и с грохотом падали подрубленные
деревья.
Профессор обмыл руки. Служитель быстро отпрепарировал кожу с
головы, взял пилу и стал пилить череп;
голова моталась под пилой вправо и влево, пила визжала. Служитель ввел в череп долото, череп хрястнул и открыл мозг. Профессор вынул его, положил на дощечку и стал кромсать ножом. Я не мог оторвать глаз: здесь, в этом мелкобугристом сероватом студне с
черными жилками в углублениях, — что в нем переживалось вчера на рассвете, под
деревьями университетского парка?
Она перешла в свой кабинет, комнату строгого стиля, с темно-фиолетовым штофом в
черных рамах, с бронзой Louis XVI [Людовика XVI (фр.).]. Шкап с книгами и письменный стол — также
черного дерева. Картин она не любила, и стены стояли
голыми. Только на одной висело богатейшее венецианское резное зеркало. В этой комнате сидели у Марьи Орестовны ее близкие знакомые — мужчины; после обеда сюда подавались ликеры и кофе с сигарами. Евлампия Григорьевича редко приглашали сюда.
Он поглядел на небо. И небо было такое же волшебное, как и земля. На небе расчищало и над вершинами
дерев быстро бежали облака, как будто открывая звезды. Иногда казалось, что на небе расчищало и показывалось
черное, чистое небо. Иногда казалось, что эти
черные пятна были тучки. Иногда казалось, что небо высоко, высоко поднимается над
головой; иногда небо спускалось совсем, так что рукой можно было достать его.